Текст 17

Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений…

Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице. Уже поздно, давно выпил свою вечернюю чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо ее не больше пуговки. Но оно мне все так же ясно видно: вижу, как она улыбнулась мне. Мне нравится видеть ее такой крошечной. Я прищуриваю глаза еще больше, и она делается еще меньше. Но я пошевелился – и очарование разрушилось. Я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно. Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло. – Ты опять заснешь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шел наверх. – Я не хочу спать, maman, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам. Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что сама разбудит меня. Это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос: «Вставай, моя душечка: пора идти спать». Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку. – Вставай же, мой ангел. Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекочут меня. В комнате тихо, полутемно; мамаша сидит подле самого меня; я слышу ее голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди. Она еще нежнее целует меня. После этого, как, бывало, придешь наверх и начнешь укладываться в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Люблю папеньку и маменьку».

Помню, завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь любимую фарфоровую игрушку – зайчика или собачку – уткнешь ее в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще подумаешь о том, чтобы было счастие всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, и уснешь тихо, спокойно.

Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели – невинная веселость и беспредельная потребность любви – были единственными побуждениями в жизни? (491 слово)

(По Л.Н. Толстому)

http://rustutors.ru/vsetekstiege/detstvo/465-tekst-ege-ln-tolstoy-tema-detstvo-mama.html